— И платье на ней моей матери принадлежало, она его просто отобрала, — со злостью добавил Володя.
— Ну чего стоишь, снимай платье немедленно! — обратилась Анна Фёдоровна к соседке.
— Не сниму!
— Митрофан Данилович, только чтоб не до смерти, или погоди… — в руках у удивительной Анны Фёдоровны буквально ниоткуда возник пистолет странного коричневого цвета, — слушай ты, сучка подзаборная, или ты снимаешь сама и сразу, или я сниму, но уже с трупа. Я не брезгливая… ну!
Через час, когда в дверях появилась Володина мать, большая часть вещей была уже упакована в принесенные военными мужиками ящики и вынесена на улицу, а теперь они на две телеги грузили мебель. И Володя с веселым недоумением смотрел за этим непонятным действом, даже не пытаясь понять, что ему следует ожидать от будущего. Но, похоже, будущее было не таким уж и плохим, ведь вся эта компания явно была хорошо настроена к Володиной семье, а здоровенный Митрофан Данилович даже сбегал куда-то в магазин и принес Дине кулек с конфетами. Но все улучшающееся настроение Володи грубо прервало появление соседа, причем в сопровождении милиции. И не милиции вообще, а начальника районного отдела по борьбе с грабежами!
— Так, граждане, что тут происходит? — поинтересовался тот, предусмотрительно не доставая наган из кобуры: все же бандиты давно уже и в перестрелки с милиционерами вступать не стеснялись, а тут народу в гимнастерках было куда как больше, чем милиции. Впрочем, один милиционер быстренько скрылся из глаз, вероятно за подмогой побежал, — подумал Володя.
— Ничего особенного, — спокойно ответила Анна Фёдоровна, — просто наш сотрудник переезжает и мы ему помогаем.
— Они мой стол к себе в телегу запихали! — чуть ли не взвизгивая от возмущения сосед показал пальцем на повозку.
— Объяснить можете? — милиционер явно трусом не был и подошел почти вплотную к грузчикам, расстегнув, впрочем, кобуру. — И ваш сотрудник — это чей?
— Гражданин мебелью завладел незаконным путем…
— Законным! Это моя мебель!
— Кстати, поинтересуйтесь у гражданина, откуда у него в комнате появилась ваза династии Мин? «Голубой дракон», по описи должен находиться в Эрмитаже. Цена такой вазы на аукционе Сотбис в Лондоне начинается с десяти тысяч британских фунтов, то есть с девяносто восьми тысяч золотых рублей, а парная — как этот «Дракон» — уже с тридцати тысяч… И уточните, куда он вторую дел? Уже продал?
— Не трогал я вторую, она небось как лежала в Эрмитаже, так и лежит! — взвизгнул тот, но мгновенно заткнулся, сообразив что он наделал.
— Арестуйте эту сволочь, — спокойно проговорила Анна Фёдоровна и, достав откуда-то удостоверение, сунула ее под нос опешившему милиционеру: — А это — наш сотрудник, и согласно ордера, подписанного самим товарищем Мессингом, — она достала еще одну «бумажку» — мы помогаем ему в переезде на новое место работы. Вместе — убедитесь сами, вот тут написано — со всем принадлежащим ему имуществом.
Сосед дернулся к оттопыривающемуся карману, но, после того как Митрофан Данилович легонько стукнул его кулаком в ухо, мягко осел на тротуар.
— Поставьте охрану к квартире, пошлите за специалистами в Эрмитаж, пусть они сами забирают утраченное имущество. Рапорт составите на имя товарищ Жупахина, я прослежу. А эту мразь я с собой забираю, и Жупахина тоже извещу.
До Володи потихоньку дошло, что женщина, которая так легко приказывает районному начальнику милиции, способна на многое — и загрустил, представляя свое ближайшее будущее не совсем радужным. Но тут же сообразил, что если бы его захотели «взять», то уж точно церемониться бы не стали, вон как соседа упаковали безо всяких даже ордеров. И он робко поинтересовался:
— Анна Фёдоровна, а вам электрики не нужны?
Чуть позже, выслушав рассказ Ани, Петр как бы мимоходом поинтересовался у Митрофана Даниловича, где это он научился так людей бить: вроде бы и не сильно, но те сразу вырубаются.
— Так на фронте. У нас командиром поручик был, Лавров Михаил Васильевич. Вроде и сам не богатырь, но драться умел ой-ой-ой как!
— А где сейчас этот поручик, вы не в курсе?
— Чего не знаю, того не знаю. Слыхал, вроде, что он после революции то ли к Колчаку подался, то ли еще куда… нет, не ведаю. Но ежели кого подучить этому надо, то я и сам смогу: с другими солдатами мы во взводе как раз друг друга и учили. Вот только кого учить-то?
Спустя месяц Володя Сердобин вот уже неделю все время сидел на бывшем заводе «Новь», следя за тем, как рабочие выделывали для него очень экзотическую печь. Про карбоксилирование фенола он уже все понял: Анна Фёдоровна в деталях объяснила ему цель столь странной работы — ну а теперь ему пришлось заниматься обеспечением этой работы сырьем. Точнее — серной кислотой, и рабочие как раз «лепили» небольшую печь для сжигания пирита. Именно небольшую, практически «лабораторную»: для начала предполагалось в ней ежесуточно сжигать примерно с полтонны камня, но попутно Володя думал и над тем, какую печь нужно будет построить «к следующему году», ведь Анна Фёдоровна сказала, что ей потребуется уже не меньше тысячи тонн кислоты в год. И что-то Володе подсказывало, что трех-четырех таких же, как изготавливаемая сейчас, печей, в следующем году Анне Фёдоровне будет уже недостаточно.
Сережу Гордеева в Боровичи привез — через неделю после Володи — товарищ Сухов (почему-то его все, даже жена, называли именно так и Володя до сих пор не знал, как его зовут). А еще через неделю, уже в самом начале сентября, в город приехал и Викентий Станиславович Прокофьев. Приехал, походил по заводам, к Володе в лабораторию тоже заглянул — а на прошлой неделе перебрался в город окончательно вместе с семьей и они с Сережей они занялись чем-то «серьёзным» на вновь открывшемся механическом заводе. И явно чем-то очень интересным: по крайней мере Володя видел, как они из бывшего спиртозавода (где и находилась его лаборатория) перетаскивали туда здоровенные медные котлы.
Сам Сережа сказал, что с они Викентием Станиславовичем делают электрические генераторы, и когда запустят первую электростанцию, то он ненадолго съездит в Ленинград чтобы жениться: у него давно уже была невеста, но на тридцать шесть рублей в семье особо не пошикуешь, да и работать по двенадцать часов в сутки, семьи практически не видя, было бы неправильно. Понятия о «правильности» у Сергея остались от отца, капитана второго ранга — которого тот после восемнадцатого года ни разу не видел…
А здесь семью заводить было самое милое дело: всем предоставляли очень неплохое жилье совершенно бесплатно, зарплату давали очень хорошую. Даже Сережа, всего лишь с гимназией за плечами да несколькими годами работы на трамвайной подстанции, где ему помогал постигнуть тонкости электрической науки Викентий Станиславович, получал по целых семьдесят рублей. А Володе, сразу после того, как он показал Анне Фёдоровне проект пиритовой печи, дали уже двести — и обещали еще повысить после того, как заработает аспириновый цех!
Сергея же поначалу очень напрягало то, что на механическом заводе постоянно крутился Карл Юльевич Бредис — начальник городского отделения ОГПУ, но вскоре он увидел, что главчекист на заводе занимается совсем не теми делами, на которые намекала его форма. А когда он увидел, как тот ругается с Семеном Мартыновым — осужденным на шесть лет большевистской каторги рабочим из Ленинграда, и оба после перебранки спокойно расходятся делать свою работу, он успокоился. Сильно при этом удивляясь, что в этом провинциальном городке «всё не так как у людей»…
Товарищ Бредис чекистом стал, по его собственным словам, совершенно случайно. Бывший рабочий с завода «Руссо-балт», умеющий прекрасно управляться с автомобилем, был призван служить шофером, да так за рулем и провел два года войны. А когда случилась революция, ценного специалиста назначили водителем комиссара полка — который, в двадцатом году став чекистом, забрав водителя с собой в Петроград. В двадцать первом он получил назначение уже в Москву, а Карл Юльевич остался в Петрограде, причем остался «с повышением» — в должности помощника уполномоченного. А когда город стал Ленинградом, товарищ Бредис решил, что ему не очень нравится нынешняя работа — и сумел получить назначение в Боровичи. Где, как он думал, ему будет гораздо спокойнее. В общем-то, он не особо и ошибся: всей «грязной работой» занимался присланный через полгода его заместитель, эстонец Аунап. Редкостная пьянь и бабник, да и вообще личность довольно мерзкая — но этим летом он отдал богу душу. Или, скорее, дьяволу — впрочем для коммуниста такие мысли можно считать недопустимыми. Ну, это если их вслух выражать, про себя-то думать никто запретить не может…